Очерки по герменевтике. М.Х. Францманн. Часть 3: Сфера Писания

Очерки герменевтике. М.Х. Францманн. Часть 3: СФЕРА ПИСАНИЯ. Все права на русский перевод принадлежат фонду "Лютеранское наследие".

Этот материал доступен в форматах PDF и ePUB в новом каталоге фонда "Лютеранское наследие"

Очерки по герменевтике

М.Х. Францманн

III. Сфера Писания

“Благ и благодетелен Ты, [Господи]; научи меня уставам Твоим” (Пс.118:68)

“Изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы Духом Святым”[1]. До этого, при рассмотрении лингвистической и исторической сфер, мы главным образом сосредотачивались на том факте, что “изрекали... человеки”, и на том, что Бог-Святой Дух говорил на [определенных и конкретных] языках, в определенные моменты истории. Посему нас преимущественно интересовали мастерство и методы истолкования. Рассматривая сферу Писания, мы переходим от этого искусства и этих методов к тому, что является скорее отношением, даром Божиим, харизмою, о [получении] которой следует молиться. Ибо теперь нас интересует тот факт, что изреченное людьми в прошлые времена, было сказано единожды, что эти люди говорили, как “Божии человеки, будучи движимы Духом Святым”. Мы рассматриваем аспект Библии, отличающий ее от всех остальных текстов, каким бы ни было ее сходство в лингвистическом и историческом отношении с этими текстами, [нас интересует] тот факт, что это Слово Божие — не только запись откровения Божия о Себе, но откровение продолжающееся, не только то, что Бог изрек [когда-то] через людей, но и то, что Он изрекает [теперь].

То, что Писание является не только записью откровения, но самим откровением Божиим, приводит нас к немедленному столкновению с тою же дилеммою “или-или”, которая присутствует в каждом соприкосновении с Богом: “В наших отношениях с Богом не может быть такого понятия, как ‘нейтралитет’. Подчиняемся ли мы Его Закону или нет, веруем ли мы в Его Евангелие или нет, боимся ли мы Его или нет — мы всегда можем делать либо [что-то] одно, либо другое. Одно из двух, и третьего не дано. Непокорность не является 'несовершенною покорностью', но представляет собою активное противостояние Богу. То же можно сказать о неверии и об отсутствии страха Божия. То есть не принятое нами решение в пользу Бога не является 'пустым местом', или как бы 'небытием[2]' — оно является фактом, полностью определяющим наше существование. В неверии и непослушании мы препоручаем себя — неважно, осознаем ли мы это или нет, хотим ли мы этого или нет — всему тому, что полностью враждебно Богу” (Элерт [Elert]). Отсюда проистекает неизменное упорство Лютера в том, что должно быть первою аксиомою богословского истолкования, а именно — мы должны быть подчинены Писанию. Он говорит об этом так: “Du und ich sollen unter dem Worte sein. Das Wort ist nicht mein und dein, darum will ich dich nicht ueber Gott setzen und dich nicht lassen recht haben, wo du unrecht bist”. Бог является Царем, и Его Слово превыше всего, мы обязаны ему и связаны [ограничены] им: “An das goettliche Wort sollen wir gebungen sein,das sollen wir hoeren, und niemand soll ohne Gottes Wort aus seinen Kopfe etwas lehren”. Слово Божие не является тою силою, которую мы могли бы направлять, или которою мы способны руководить. Это оно руководит нами и направляет нас: “Das Wort Gottes sollen wir nicht lenken, sondern [uns] von demselben lenken lassen”. Сопротивляясь его власти и противостоя его силе, разум не может претендовать ни на что: “Widder alles, was die Vernunft eingibt oder ermessen und ausforschen will, ja was alle Sinne fuehlen, muessen wir lernen am Worte halten”. Равно как наши чувства и наш опыт ничего не могут сказать вопреки этой власти. Особенно это верно во времена скорбей и испытаний, когда наши чувства столь явно противостоят откровению: “In der Zait, wenn wir angefochten werden, sollen wir nicht nach unsern Empfindungen, sondern nach dem Worte Gottes urteilen”. “Wir muessen nicht urteilen nach dem, was wir empfinden, sondern nach dem, was Gott selbst in seinem Wort ausspricht und urteilt”. Только так может быть понято Писание: “Das Wort Gottes ist so beschaffen, dass wenn man nicht alle Sinne schliesst und es allein mit dem Gehoer aufnimmt und ihm glaubt, man es nicht fassen kann”. “Christus kann durch sein Wort nicht in die Herzen der Menschen einziehen, wenn sie nicht ihren Sinn gefangen geben unter den Gehorsam des Worts”. Мы не только воздерживаемся от суждения [не выражаем собственного мнения] до тех пор, пока не услышим Слово Божие, мы отвергаем наше собственное суждение, когда слышим Слово. Мы должны учиться не сомневаться в том, что свыше записанного [в Слове]: “Wo Gottes Wort gehet, soll man nicht fragen, ob es recht sei; was es heisst, das soll recht sein”. Нам не следует рыскать за его пределами: “Was uns im Wort nicht offenbart ist, soll man fahren lassen, denn ohre Gefahr und Schaden kann man sich daran nicht versuchen”. Не повиноваться Слову полностью и абсолютно[3] — значит добавлять к нему что-то от себя, а Слово Божие не терпит примесей и фальсификаций: “Gottes Wort und Sachen koennen schlecht keinen Zusatz leiden, es muss ganz rein und lauter sein, oder ist schon verderbet und kein nutz mehr”. Это отношение безусловной покорности не отменяется также и рабскою формою Слова, его кажущеюся немощью, в которой начинается откровение Божие о Себе: “Das ist die Art des goettlichen Wortes, dass, wenn es anfangen will, seine Krafr und Gewalt zu erzeigen, es zuvor geschwaechet wird”. Итак, истолкование является, в конечном счете, даром, а не искусством или достижением: “Die dem Worte anhangen, tun dies aus Gottes Gabe, nicht aus eigenen Kraeften, denn die Vernunft stoesst sich an dem Evangelium”. Это дар Христов: “Das Wort kann ich nicht erdenken, sondern ich hoere es durch den Mund Christi, und ich kann es nicht verstehen, hoeren, lernen noch glauben, so er’s nicht ins Herz gibt”. Это дар Святого Духа, Который делает нас духовными людьми: “Soll ich die Worte verstehen, die ich hoere, so muss es geschehen durch den Heoligen Geist, der macht mich auch geistlich; das Wort ist geistkich, und ich werde auch geistlich”. Именно признание такого основополагающего отношения к Слову Божию привело Вильгельма Меллера к определению истолкования словами: “Heiliges Schauen”. И именно отсутствие этого “Gehorsam des Worts” сделало либеральную экзегезу до того скучною [“плоскою”] и бесплодною, что вновь неизбежна та реакция, которую мы встречаем, например, в обзоре Дональда Г.Миллера (Donald G.Miller) по работе Гудспида “Как читать Библию” (How to Read the Bible): “Не слишком ли самонадеянно выражать заботу о том, что книга, написанная человеком, которого многие почитают главою новозаветных ученых в Америке, лишена религиозного содержания и избегает библейской позиции при описании Библии? Не пришел ли тот день, когда американской библейской учености [библейскому ученому миру] надлежит завершить путь, который, конечно же, должен быть завершен к настоящему времени — путь суждения о Библии по мелким и поверхностным принципам американского благодушного либерального мышления двадцатого века, и c чувством — хотя бы зарождающимся и малым чувством — человека, ударяющего себя в грудь и восклицающего: ‘Боже, будь милостив ко мне, грешнику’, обратиться на тот весьма беспокойный и смиренный путь, когда Библии позволяется судить о нас?”

Требование об изначальном подчинении истолкователя [библейскому] тексту может показаться неразумным, оно может быть воспринято, как противоположность той открытости и непредубежденности (Voraussetzungslosigkeit), которую столь часто представляют идеальным отношением истолкователя к истолковываемому тексту. Но разве действительно неразумно просить христианского ученого, чтобы он подходил к Слову, которому он обязан своим рождением свыше, с почтением, с тем почтением, которое и в самом деле надлежит оказывать Слову, которое обладает такою властью, и значение которого столь велико? Основы его отношения к Писанию были учреждены давным-давно его положением во Христе: “Они свидетельствуют о Мне”[4]. Наше отношение ко Христу никогда не будет вновь нейтральным или непредубежденным. Мы не можем — даже с целью исследования — принять нейтральное [безразличное] отношение к этому вопросу. Христианский истолкователь хорошо поступил бы, начертав на своем столе слова, которые Лютер писал в часы испытаний: “Baptizatus sum” — чтобы напомнить себе, что Иисус Христос является его Господом, и что Слово, свидетельствующее о Нем, должно приниматься с возгласом: “Говори, Господи, ибо слышит раб Твой”[5].

И, в конце концов, требование о полной непредубежденности в любой области истолкования сколь невозможно, столь и ошибочно. Невозможно, поскольку ни один человек не подходит ни к какому тексту совершенно непредвзято и безо всяких предубеждений. Например, прежде чем открыть томик Шекспира, человек подвергается тысячекратной предварительной подготовке со всех сторон — он знаком с ритмикой, строфикой и рифмой с младенческого возраста, ему еще со времени посещения детского сада известно, что такое драма, он слышал цитаты из Шекспира, независимо от того, знает он об этом или нет. Он слышал слова из произведений Шекспира от других людей. Даже если круг его читательских интересов ограничивался рекламными и последними страницами популярных еженедельников, он все равно не мог полностью избежать предварительного знакомства с Шекспиром. И кто из детей достигал шестилетнего возраста, полностью избежав влияния Библии? В самом крайнем случае он хотя бы слышал, как люди клянутся и злоупотребляют божественными именами, встречавшимися ему в Писании — даже само по себе осквернение святого уже является определенным “вкладом сатаны” в силу и власть тех имен, оставляя след в сознании человека, слышавшего это. (Он никогда не слышал, чтобы кто-то использовал напрасно такие имена, как Тор или Балдур.)

И требование непредубежденности в том смысле, в каком оно выдвигается, также ошибочно. Ибо если человек намерен понять какой-то текст, он должен для начала, по меньшей мере, предать [“подчинить”] себя этому тексту. Никто не достиг понимания значимости имени Гомера, Мильтона или Гете, оставаясь к нему безразличным. Чтобы познать Гомера, человек должен подчинить [предать] себя ему. Он должен полностью подчинить себя Мильтону и стать неравнодушным к нему, чтобы понять Мильтона. Требование непредубежденности, непредвзятого подхода имеет смысл только в виде положительного требования того, чтобы разум человека был действительно открыт по отношению к тексту, который он собирается истолковывать, чтобы, как об этом говорит Торм, человек “начал с охотного [добровольного] преклонения и подчинения себя скрытому [неяркому, неброскому] влиянию текста. Он должен, так сказать, дать тексту время при помощи его внутренней силы поработать над собою”. Он должен отбросить чуждые истолковываемому тексту образцы и аналогии и слушать текст в его собственных выражениях. Большинство школьников, ненавидящих Горация так же, как [его ненавидел] Байрон, делают это не из-за “трудности” [произведений] Горация, но потому, что они не могли или не были побуждаемы к тому, чтобы подчинить себя Горацию и его очарованию.

Посему, когда мы призываем истолкователя начинать с подчинения себя Писанию, чтобы понять его, — это, даже с небогословской точки зрения, вовсе не является каким-то неразумным требованием. Конечно, существует огромная принципиальная разница между подчинением себя Писанию и подчинением себя какой-то другой книге — человек может снова “отделиться” от Горация или Гомера[6], и ему даже следует сделать это, однако давайте предупредим искреннего читателя, и пусть он подсчитает “стоимость башни[7]” заранее — он никогда не сможет снова отделиться от Писания после того, как он безоговорочно предался ему. Ибо им будет владеть такая сила и такая любовь, которые не отпустят его.

UNUS SIMPLEX SENSUS

“Начало мудрости — страх Господень”[8]. Это абсолютное повиновение Слову является началом всякого истинного истолкования, от которого проистекают все остальные богословские нормы и критерии истолкования. Посему великий “реформаторский”[9] принцип истолкования состоит в том, что понимание смысла Писания является неизбежным результатом такого отношения к Слову. Если наше отношение непредвзято в единственно допустимом и плодотворном смысле этого слова, то есть если мы повинуемся Писанию[10], то мы не соблазнимся рабским видом Слова Божия. Мы примем Писание таким, каким найдем его, как мы принимаем Сына Человеческого, находя Его в немощи и уничижении, когда ничто не говорит о Его божественности. Нам не следует полагать, будто задача истолкования заключается в том, чтобы сделать Писание более “духовным”, чем его сделал Святой Дух, и будто для этого нам следует выходить за пределы простого, буквального значения его слов, приукрашивая это простое значение дополнительными таинственными “ощущениями”, как это часто делается в библейских истолкованиях отцов церкви и почти во всей средневековой экзегезе.

Древнее “четырехчастное значение” Писания теперь столь далеко от нас, наследников Лютеранской Реформации, что мы едва ли сможем полностью оценить величие и смелость шага, который предпринял Лютер, провозгласив, что простое, буквальное значение Писания является “Frau Kaiserin, die gehtueber alle subtile, spitzige, sophistiche Dichtungen, von der muss man nicht weihen...” Это противоречит всей средневековой теории и практике, которая на протяжении столетий принимала буквальное значение, лишь как отправную точку для формирования иногда набожного, но всегда произвольного аллегорического, этического (или тропологического) и мистического [понимания] значения [Писаний].

Litera gesto docet; quid credas, allegoria;

Moralis, quid agas; quo tendas, anagogia.

Так “Иерусалим” в любом контексте может быть буквально — городом в Иудее, аллегорически — воинствующею Церковью, этически — всякою верною душою, а мистически — небесным Иерусалимом. Неопалимой купине[11], в результате такого “духовного плутовства” (лютеровское выражение), было приписано, будто бы она обозначает (символизирует) Мать нашего Господа, которую не поглотил божественный огонь в ее утробе. И в выражении: “По две или по три меры” — из Иоан.(2:6) истолкователь-ловкач может найти указание на то, что Писание, помимо буквального, имеет два или три значения.

Разумеется, такой мистический или аллегорический способ истолкования находит видимое подтверждение в случайном “аллегорическом” использовании ветхозаветных эпизодов или образов в Новом Завете. Но это подтверждение является лишь видимостью. Ибо кроме того, что это “аллегорическое” истолкование Ветхого Завета ограничивается лишь несколькими примерами, необходимо отметить и следующее глобальное различие: “Тогда как аллегорическое истолкование идет своим путем, бок о бок с буквальным значением (часто независимо от него, иногда даже исключая его), типологическое[12] истолкование текста [в Новом Завете], или, точнее, типологический взгляд на текст, прочно придерживается буквального значения и основывается на нем”. (Торм [Torm]). Иначе говоря, эти примеры “аллегорий” в Новом Завете являются не столько истолкованиями ветхозаветных текстов, придающими им дополнительное значение, сколько новым их применением. “Это аллегорическое значение является не вторым значением слов, но вторым значением содержания слов. Гал.4:21-31” (Фюрбрингер [Fuerbringer]).

Мы, люди двадцатого века, проявляя благодушие и самодовольство, считаем, что далеко ушли от причуд Оригена или Фомы Аквинского. Мы уверены, что в наше время не могут появиться причудливые и сумасбродные экзегезы, подобные средневековым истолкованиям или работам отцов церкви. И все же история современной экзегезы содержит множество свидетельств того, что простое и немудреное Евангелие по-прежнему является камнем преткновения [соблазном] для многих, что не возрожденное сердце не может принимать его таким, как оно есть. Современная экзегеза не аллегористична, но тем не менее она часто искажает Писание, делая его двусмысленным — в конце концов экзегеза, отбрасывающая все чудеса в Евангелиях и игнорирующая Искупление в жизни и смерти Христа, морализирующая “религию Иисуса” и создающая непреодолимую пропасть между Иисусом и Св.Павлом или низводящая все в Новом Завете, religionsgeschichtlich, до уровня религиозного развития первого века, едва ли может претендовать на то, что она обращается с [библейским] текстом более честно, чем древние, которые практиковали “четырехчастное” значение.

SCRIPTURA SACRA SUI IPSIUS INTERPRES

От такого отношения, почтительного повиновения Слову, происходит также второй великий “реформаторский” принцип истолкования — Писание само истолковывает себя. Ибо такое отношение к Писанию устраняет любое его истолкование по чужеродным или пришедшим извне нормам — будь то традиции, общее мнение церкви, “дух”, просвещенный разум или христианское согласие, этические нормы, догматическая система или какая-то искусственная, вымышленная категория, как, например, “сумма Писания” [Писание в целом]. Ибо, как подчеркивает Ф.Пипер, такое отношение к Писанию является не истолкованием, а критикою: “Ни один человек не должен осмеливаться истолковывать то, что Писание не истолковывает само”. Не помешает напомнить себе еще раз, что на этом уровне искусство истолкования Писания — дар. И подобно всем дарам Божиим, он дается кроткому, нищему духом, разбитому и сокрушенному сердцу. Aliquid in nobis — столь же плохой принцип истолкования, как и в учениях об обращении и о предопределении (Ф. Пипер). Посему воистину христианский экзегет последует совету Лютера: “Полностью отбросьте свое собственное чувство и понимание. Молитесь Богу искренне и с истинным смирением о том, чтобы Он через Сына Своего возлюбленного позволил Святому Духу просвещать, направлять вас и даровать вам мудрость”.

Именно в таком ключе — т.е. Писание, как истолкователь Писания — Лютер и наши Вероисповедания понимают аналогию веры. Лютер считает термины “публичное исповедание веры” и “Писание” взаимозаменяемыми, а Апология Аугсбургского Вероисповедания в 13-ом артикуле объясняет термин “regulam” словами “scripturas certas et claras”. Люди Реформации “искренне стремились подчинить себя Писанию[13], имея полную убежденность в том, что Бог, даровавший Писания Церкви, также дал ей ясные и четкие руководства к их пониманию, следует лишь использовать их правильно” (Торм). Лютер классически выразил эту убежденность, эту веру такими словами: “Будьте уверены и не сомневайтесь нисколько, что нет ничего ярче и яснее солнца, то есть Писания. Если туча закрывает его, то за этою тучею не скрывается ничего, кроме того же самого яркого солнца. И, следовательно, если в Писании встречается какое-то неясное выражение, то за ним, несомненно, скрывается та же самая истина, которая ясно выражена в другом месте [Писания]”. Весь свет, необходимый в Писании [для богословского истолкования Писания], исходит от него же самого.

Использование аналогии веры, или аналогии Писания, как это еще называется, не является исчерпывающим методом при обеспечении “освещения темных высказываний”, хотя, естественно, этот метод представляется наиболее значительным при формулировании учений и в дискуссиях. Его наиболее серьезное повседневное применение заключается в установлении содержания богословских концепций — эта работа проделана в богословских словарях Кремера и Киттеля. Истолкователь, стремящийся точно определить значение слова cariV[14], будет рад всему, что ему может дать попутный анализ этимологии и мирского употребления этого слова (даже путем противопоставления). Но его подлинные вопросы направлены к самому Писанию, и именно из самого Писания он черпает главные ответы. Именно к Писанию он обращает вопросы: "В каких применениях заключается основная идея [мысль]?" "Что об этом сказано?" "Что этому противопоставляется?" "С чем это сопоставляется?" "Какие синонимы или родственные данному слову понятия еще встречаются?" "Какова история [основной] идеи в обоих Заветах?" Писание [взятое во всей его полноте] может пролить свет на любой свой раздел.

Конечно, это является непочтительным отношением к Слову, если аналогия веры используется для искусственного[15] сглаживания тех проблем и решения тех вопросов, которые само Писание оставило открытыми — например, для сглаживания той напряженности, которая всегда будет существовать в человеческом разуме между всеобщею благодатью Божией и частным избранием святых. Истинно богословское истолкование никогда не будет стремиться разорвать покров Божий и вторгнуться в сокровенные намерения Всемогущего.

Истинное истолкование занимается чем-то лучшим. Ибо пребывая при истолковании под Писанием постоянно, мы не только не введем каких-то враждебных или посторонних норм и критериев, но всегда будем находиться под влиянием того же самого Духа, Который изначально [впервые] даровал Церкви Слово. Этот Дух является Духом истины, и он будет направлять нас к поискам Христа, Который является содержанием всего Писания. Это не означает, что мы должны “аллегоризировать” и “выворачивать” тексты в поисках точных и определенных указаний на нашего Господа там, где таковых не существует. Но это значит, что мы рассматриваем Писание, обращаясь с ним, как с гармоничным целым, которое имеет одного Создателя, и все части которого жизненно связаны и соотнесены с единою центральною темою — темою искупительного деяния Божия во Христе. Мы ищем и находим Христа, нашего Искупителя.

Практически все это означает, что библейская симфония имеет большую ценность, чем словарь. Что большой словарь, с его систематизированными аналогиями и параллелями, имеет большую ценность, чем маленький словарь. Что богословские словарные материалы, составленные по такой структуре, как у Кремера и Киттеля, имеют большую ценность, чем просто лексические труды. Что лучшею частью хорошего истолкования нередко является просто свод параллелей из Писания. Что заметки на полях лучше, чем многие комментарии. Что лучше всего быть “конкордансом слов и представлений самому для себя” и делать так, как делал Лютер, прочитывавший все Писание дважды в год, “bis ich ein ziemlich guter Textualis wurde”.

[1]2Пет.(1:21). — Перев.

[2]Не является “отсутствием нашего решения”. — Перев.

[3]Досл.: “Воздавать Слову меньше, чем абсолютное повиновение”, то есть повиноваться ему отчасти или не всегда. — Перев.

[4]Иоан.(5:39). — Перев.

[5]1Цар.(3:9). — Перев.

[6]Отойти от них, потерять к ним симпатию. — Перев.

[7]Очевидно, это параллель с Лук.(14:28): “Ибо кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде и не вычислит издержек, имеет ли он, что нужно для совершения ее...” — Перев.

[8]Пс.(110:10). — Перев.

[9]Имеется в виду: “отвечающий принципам Реформации”. — Перев.

[10]Досл: “находимся под Писанием”. — Перев.

[11]См. Исх.(3:2);Лук.(20-37). — Перев.

[12]Типологическое — основанное на установлении общности признаков каких-либо предметов или явлений. — Перев.

[13]Досл.: “поставить себя под Писание”. — Перев.

[14]Грация, красота, приятность, милость, расположение, дар, особое проявление милости Божией и др. — Перев.

[15]Проводимого на основании доводов разума. — Перев.